Встреча с ним была ожидаемой. Ещё за месяц до неё он объявил название своей лекции: «Поэзия: вчера, сегодня, завтра». И мне тогда подумалось: «Как же он сможет справиться с поставленной перед собой задачей? Ведь заявленная тема настолько объёмна, что её и в десять лекций не уложить». Но Забабашкин уложил. Объял, можно сказать, необъятное. Как это ему удалось? Попробуем разобраться.
Уже в начале своего выступления он дал понять, что сужает предмет исследования. Точнее – не сам предмет, а взгляд на него. Но, сужая, ещё и углубляет, то есть зрит, что называется, в корень. Это взгляд православного, воцерковленного человека. Взгляд, по словам Забабашкина, «через призму Божьего присутствия в этом мире».
Говоря об античной поэзии, он цитирует фрагмент 4-й эклоги древнеримского поэта Вергилия, где есть строки, которые можно трактовать как предсказание о скором рождении Христа. Не знаю, насколько верна такая трактовка, но через сорок лет после написания Вергилием этих строк Христос родился. Далее цитирую Забабашкина: «Боговоплощение – главнейшее событие человеческой истории, делящее её на «до» и «после». Конечно же, явление Христа не могло не сказаться на всей жизни человечества. К Священному писанию в виде Ветхого завета добавился еще и Новый завет, а позже Священное предание (постулаты Всемирных соборов и творения святых отцов Церкви). А поскольку всё это выражено в слове, то и оно вместе с литературой является искусством слова. Но – особым – духоносным. В этой связи литература получила возможность или стать неким светским дополнением к Священному писанию, или его конкурентом. Всё та же свобода выбора».
Отведённое в газете место не позволяет мне даже вкратце изложить содержание лекции. Но, пытаясь ухватить суть того содержания, прихожу к выводу, что литература, а стало быть, и высшее её проявление – поэзия – того самого выбора так и не сделала. Да уже и не сделает. Конечно, были и, наверное, есть писатели, сделавшие выбор. Но если рассматривать ситуацию в целом, то несложно заметить, что на протяжении многих веков литература мечется между теми двумя возможностями: «…стать неким светским дополнением к Священному писанию, или его конкурентом». Более того: такое метание – естественное состояние литературы. По-другому, на мой взгляд, она и существовать не может. Имею в виду, конечно, светскую литературу. Есть ещё и церковная, но оставим её за рамками нашей темы.
Я не уверен в том, что верно ухватил суть лекции. Но что уж ухватил, то и осмысливаю.
Поэзия была главной героиней лекции Забабашкина, хотя по ходу своего выступления он обращался и к прозаическим произведениям, и даже к изобразительному искусству. Чего лишь стоит его комментарий к «Джоконде» Леонардо да Винчи: «О том, кого изобразил художник, существует множество версий. Мне нравится вариант – Ева после грехопадения. И не петляющая дорога у нее за спиной, а хвост Змия. Поэтому и улыбка у нее такая».
И вот вам его характеристика эпохи Возрождения: «Возрождение чего? Античности. То есть. дохристианской культуры. Эту эпоху можно было бы назвать Освобождением от Христа: либерти – свобода от…...».
Но уж с этим-то мне сложно согласиться. Постепенное освобождение творческой энергии человека от влияния церкви может в конечном итоге привести и к освобождению от Христа. Но до конца по этому пути тогда никто вроде и не шёл.
К мысли об освобождении от Христа Забабашкин возвращается, добравшись по ходу лекции до литературы советского периода. Однако, по его же словам, «при реальной безбожности Советский Союз был религиозной страной. Только религия эта называлась коммунизмом». Понимаю, что назвать идеологию коммунизма христианством без Христа – это вроде как натяжка. А назвать советских писателей проповедниками этой новой религии – это вроде как упрощение. Но всё то, что говорил Забабашкин по этому поводу, мне сюда не вместить, а посему и приходится натягивать и упрощать.
Ослабление веры советского народа в коммунизм отражалось так или иначе и в литературе, что только повышало читательский интерес к ней. «Литература была тогда нашей религией», – говорит Забабашкин о периоде 60-х – 80-х годов. Поэзию того времени он называет Бронзовым веком по аналогии с такими культурологическими понятиями, как Золотой и Серебряный век русской поэзии. Каждый из этих веков укладывается лет в 30-35. Но, когда Забабашкин говорит о трёх веках русской поэзии, он имеет в виду три столетия и, исходя из известного изречения о Москве как третьем Риме, выводит такую вот словесную формулу: «Три века русской поэзии кончились. И четвёртому не бывать».
Я не вполне согласен с первой частью этой фразы, поскольку веду отсчёт с «Оды на взятие Хотина», написанной Ломоносовым осенью 1739 года, – и, стало быть, до окончания третьего века ещё 15 лет. А то, что «четвёртому не бывать», для меня очевидно. Даже без аргументов Забабашкина. Хотя с ними – ещё очевиднее. Но воспроизвести их здесь уже негде. Осталось место лишь для того, чтобы с учётом невоспроизведённых аргументов ответить на вынесенный в заголовок вопрос. Итак:
Если будущее есть у человечества, то есть оно и у поэзии. Но поэзия будущего в основе своей будет ненастоящей, поскольку уже становится таковой. Правда, понимают это немногие, а в не столь отдалённом будущем тех немногих и вовсе не останется – и тогда уж практически все ненастоящую поэзию будут считать настоящей.
И. АНТОНОВ, газета «Кольчугинские новости» №43 от 30.10.2024