«Богородица, Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобой!» Было в этих словах утешение и какое-то обещание, что Господь не позволит пропасть, не случайно же и меня зовут Мария. Машутка – так звал папа, Маняшка – мама. Господь со мной! Он смотрит глубокими грустными глазами с иконы и велит держаться за жизнь. А как держаться, когда сил на жизнь не хватает, только на горе… Счет похоронкам, лавиной хлынувшим в село, открыла «наша»: папа погиб в первом своем бою. Держись, Машутка! Господь с тобой! Будет и за это расплата!
«Благословенна ты в женах…» А женой-то я побыла всего ничего, полгода. А счастливая была-а-а-а…. Страшное слово – была! Сейчас от счастья остался крохотный беззащитный комочек внутри меня, который тревожно замер от близости ненавистного непрошенного гостя, решившего, что он здесь хозяин. Когда немцы вошли в деревню, все попрятались по домам, а я замешкалась. Вот меня и потащили во двор, гнусно хохоча и подталкивая уже округлившийся заметно живот. Мама кинулась к немцам, входящим на двор и тащившим меня за волосы, налетела, стремясь защитить. И теперь на большом тополе, где когда-то висели качели, сделанные отцом, где Сережка первый раз меня поцеловал, а потом сжимал влажную от волнения ладошку, сватаясь, ветер раскачивал ее тело. Сережка звал меня Марийкой…
Снять и похоронить маму изверги не дали. Мамочка, ты же простишь меня за это? Ты там, на небе, все видишь… Держись, Маняшка! Господь с тобой! За осиротевших детей кара падет на голову нелюдей!
Не успели мы с мамой уйти к партизанам. Все думали, что родить и спокойней, и безопасней дома, чем в партизанском отряде. Ну ничего, сама доберусь.
Ночь была пасмурная, темная, уютная. Пеленки, приготовленные с такой нежностью, – в узел, краюху хлеба в мешок – я всегда была легка на подъем. Крадучись выскользнула из родного дома, приперла дверь, запалила приготовленное сено: не дрогнула рука, как и у пушкинского Дубровского, поджегшего отчий дом, чтобы не достался тот врагу. Удивлялись сельские мальчишки, когда в классе мы читали «Дубровского», ахали девчонки, влюбляясь в благородного разбойника, улыбалась я, гордясь своими учениками…Так что – нет, не дрогнула я, обрекая немца на смерть!
Бежала, конечно, как могла. Сначала полем, потом перелезла через овражек, ступила в студеную воду речонки и не выдержала, оглянулась: светилось небо ярким пламенем, раздавались выстрелы и лающие вопли на чужом языке. Переполошились гады, знают, что расплата неминуема! Когда перешла речонку и до соседней деревни оставалось километров пять, натолкнулась прямо на немецкий патруль…
«Благословен плод черева твоего». Не тронули меня немцы, ткнули только автоматом в живот, отчего малыш испуганно сжался и затих. «Благословен» каждый малыш, приходящий в мир на радость! И за то, что мой неродившийся сын сжался испуганно сейчас, и за то, что Сережка никогда не возьмет неловкими мужскими руками своего сына, и за то, что Огонечку некому будет сказать «папка», придется расплатиться! Верую, Господи! Иначе нельзя!
Швырнули в темный сарай, на ломаном русском сказали, что завтра «расстреляйт». И я, державшаяся после похоронки отца, заледеневшая от известия о гибели Сережки, глядевшая без слез на повешенную мать, сейчас заплакала: «Вот и все, мой Огонечек.….. Прости.….. Нам только и осталось время до утра». Малыш ласково толкнулся мне в ладонь.
Богородица…... Мать...… Спаси и сохрани.… Нет, не так! Накажи за бесчинства! Знаю я, что учишь ты прощать. А такое можно? Похоронки, виселицы, поседевшие девочки, сиротское детство? Тоже простить? Нет им прощения, ни человеческого, ни божеского!
В углу кто-то шевельнулся, и я что-то так всполошилась, что резкая боль пронзила все тело, только и смогла что завыть и сразу испугаться: «Началось…... Мамочки...…» Как мы встречали в этот мир моего Огонечка, я не знаю. Как справился с такой встречей Сенька Клюев, мальчишка из 6-го класса, смирный еврейский мальчик – сирота, которого приговорили к расстрелу за черные глаза да вьющиеся волосы, не знаю тоже. Помню только, как я выла от боли, а он – от страха и неловкости.
На распахнувшуюся под утро дверь мы обратили внимание не сразу. В проеме, широко расставив ноги, стоял фриц. Автомат наготове, каска на глазах, на шее губная гармошка – враг! Пришел, как и обещал, «расстреляйт».
Откуда взялись силы?! От ненависти ли к убийцам? От любви ли к только что увидевшему мир сыну? От страха ли, что не будет в его жизни ни солнца, ни берез, ни инея, ни колокольного звона? От гордости ли, что не позволяет мне, комсомолке, учителю, матери, умереть, корчась в ногах врага? …Поднялась! Как могла укрыла от боли и пули сына, толкнула за спину, закрывая собой, Сеньку. Подняла взгляд. Ненавижу! Господь с тобой, Мария!
Что понял этот немец, глядя на искусанные в кровь губы, на потеки крови на ногах, на шевелящийся комочек в моих руках, на чужого мальчика, которого я, пытаясь закрыть от пули, прижимала к себе, как родного? Понял, что я Мать! И не страшит меня смерть, потому что я дарую жизнь и готова до последнего вздоха сражаться с тем, кто рискнет отобрать ее у моих детей!
Глаза в глаза. Долго. Осмелевший Сенька выдвинулся вперед, попытался заслонить меня и моего сына. Смешно. Что может маленький мальчик противопоставить автомату? Но он смело шагнул вперед меня, потому что был Мужчиной. Я прижала его к себе, понимая, что не уберегу, и все же распластав руку на худосочной груди, закрывая, потому что была Матерью.
…Автоматная очередь прошила стену сарая над нашими головами. Немец ушел, оставив дверь незапертой.
«Благодатная Мария, Господь с тобой!»
Арина Тушева, ученица 11 класса Бавленской средней школы, газета "Кольчугинские новости" №22 от 07.06.2023
На фото: Арина Тушева