Так, на мой взгляд, могла бы начинаться чья-то поэма, посвящённая состоявшемуся на днях фестивалю любительских театров «Чугиноколь». В приведённом отрывке упомянуты фамилии авторов произведений, постановки по которым в течение трёх первых декабрьских дней поочерёдно проходили на сценах нашего Дворца культуры. Всего в рамках фестиваля прошли 12 спектаклей. Ниже - об одном из них. Итак.
Образцовый театральный коллектив «Прикосновение». Муром.
Николай Гоголь и Нина Садур «Панночка. Вий». Режиссёр Анатолий Никитин.
Этот потрясающий спектакль давали на большой сцене. Сразу же после официальной, но артистично и весело преподнесённой церемонии открытия фестиваля.
У спектакля, как видите, двойное название и его литературную основу представляют два автора. То есть кроме повести Гоголя «Вий» тут ещё и пьеса Садур «Панночка», которая и без того гоголевская в основе своей, поскольку написана по мотивам повести «Вий», откуда Нина Садур дословно заимствовала целые куски текста в диалогах и монологах, канву сюжета и образы героев с их именами. Но пьеса Садур – это не просто адаптация повести «Вий» к её сценическому воплощению. Садур в чём-то переосмысливает и сюжет, и идею произведения, наполняя гоголевский материал новыми смыслами, которых, по большому счёту, два. И режиссёр спектакля один из тех смыслов сохраняет, а от другого отказывается.
Панночка у Садур гораздо более зловещий персонаж, чем у Гоголя. В пьесе она уж ведьма так ведьма! Её демонической силы вполне хватает для того, чтобы разобраться в Божьем храме с Хомой Брутом (он же – Философ) уже на вторую ночь его молений за её грешную душу над её вроде как трупом. То есть: третьей ночи в пьесе нет. Нет там и Вия, и даже нечисть визуально отсутствует, давая о себе знать лишь голосами да звуками.
Ведьма у Садур настолько сильна, что ей не нужна помощь Вия и прочих упырей-вурдалаков, поэтому их и нет в пьесе. Ведьма черпает силы, вознося молитвы к Сатане. И последняя картина пьесы (т.е. вторая ночь в церкви) называется «Бой». И это поединок Философа с Ведьмой. Их оружие – молитвы. Он их возносит к Богу, она – к Сатане. И Ведьма побеждает. Почувствовав, что перевес склонился в её сторону, она бросается на Философа, как бы разбивая преграду, которую он очертил мелом вокруг себя. При этом слышится звук разбиваемого стекла. Ведьма впивается зубами в горло Хомы, но и сама ранится осколками стекла. Кровь проступает даже сквозь одежду. И оба они, окровавленные, воедино сплетённые, медленно опускаются в бездну. Декорации рушатся. И над всем этим безобразием восходит в свете икона «Лик Младенца».
Ну не жуть ли? А представляете, каково актрисе театра играть столь зловещую ведьму? Ведь греха не оберёшься с ролью такой. Одни молитвы Сатане чего стоят. Текст тех молитв – вещь высокохудожественная, а посему ещё более опасная. Такая роль, на мой взгляд, может травмировать психику. Перевоплотишься в это исчадие ада раз 13 – и пиши пропало, хоть в дурку ложись.
Для чего я всё это пишу? Исключительно для того чтобы сказать спасибо режиссеру Анатолию Никитину, который отказался от финала, предложенного Ниной Садур, и значительно смягчил образ Панночки-Ведьмы. Она в спектакле тоже, конечно, фигура зловещая, но с элементами комизма. Молитвы Сатане по ходу спектакля периодически оглашаются ведьмой, но в упрощённо-сокращённом виде. Причём их интонационная подача звучит наигранно и кажется карикатурной, что тоже правильно. Всё-таки ведьму играет девушка-школьница. Надо беречь её психику.
Отказавшись от заданного пьесой финала, режиссер восполнил образовавшийся пробел, взяв материал у того же Гоголя. Он вернул в сценическое воплощение пьесы и Вия, и прочую нечисть. Именно поэтому у спектакля двойное название и два автора. Правда, восполняя пробел, режиссёр черпал материал не столько из повести «Вий», сколько (что видно по спектаклю) из одноименного советского художественного фильма, сценарий которого не вполне совпадает с тем, что написал Гоголь. Во вторую церковную ночь по ходу спектакля гроб с Панночкой, правда, не летал по пространству храма, как в кинофильме, но по сцене двигался. И довольно шустро. Он и угол наклона менял, стремясь от горизонтали к вертикали и обратно, вместе с балансирующей на нём Панночкой.
Это был, правда, не совсем и гроб. Но как эти ребята добились от него столь удивительной мобильности – боюсь даже предположить. Всё это тайна, покрытая мраком.
Кроме мрака было много дыма. Я им вдоволь надышался, сидя в первом ряду. Но запаха серы в дыму не улавливал. Даже в те моменты, когда ведьма взывала к Сатане.
Нечисть в спектакле – двух видов: посветлее и потемнее. Та, что посветлее – в женском обличии. У Гоголя есть рассказ об утопленнице. Видимо, она-то и была втянута в спектакль – и размножилась там.
А у той нечисти, что потемнее, половую принадлежность сложно определить. Но думаю, что мужское начало там преобладает. Вий-то во всяком случае – точно не женщина.
Вспоминая о режиссерских находках, не могу не восхититься и тем, как мужская часть участников спектакля горилку пьёт. Лихо так, дружненько, как по команде. Хоп – и осушили чарки. Правда, они и до налива были сухими. Наливали-то чисто символически. Но очень часто. Причём каждая чарка опрокидывалась, скажем так, не по центру, а несколько правее. То есть резким движением руки (в синхронном сопровождении столь же резкого запрокидывающего мотка головой) мнимое содержимое чарки выплёскивалось через правое плечо. Но при этом было полное ощущение того, что всё у них в рот попадает. Так, тот же Хома эдак вот раза три выплеснет – и, глядишь, уже лыка не вяжет.
Кстати сказать, игра этого актёра задавала драйв всему спектаклю. Хома Брут в его исполнении был очень энергичен. Буквально рвал и метал. И при этом актёр не переигрывал. Органично всё делал. Чувствовал роль. Возможно, у него большое актёрское будущее. Таких сцена любит. Я узнал и запомнил имя его: Илья Кузнецов.
Теперь рассмотрим тот новый смысл, который режиссёр сохранил в спектакле. Он оставил и даже развил ключевой в пьесе Садур, но отсутствующий в повести Гоголя образ. Это Хвеська, в которую по ходу спектакля влюбляется Хома. Образ Хвеськи введён Ниной Садур в качестве противовеса образу Панночки-Ведьмы. Два женских начала – светлое (Хвеська) и тёмное (Панночка) – борются за душу и тело Хомы Брута. Не напрямую борются, а через Хому. И как тут не вспомнить Достоевского с его знаменитой фразой, произнесённой Дмитрием Карамазовым: «Тут Дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».
Лучше бы, конечно, чтобы Бог победил, то есть в данном случае – светлая сторона женского начала. Но сюжет выстроен так, что у Хвеськи в этой борьбе нет никаких шансов. Да ещё и Хома повёл себя то ли беспечно, то ли обречённо. Отправляясь в третью церковную ночь и раздевшись до нательного белья, он зачем-то ещё и крест с себя снимает. Хвеська протягивает ему пучок заговорной травы как защиту от нечисти. Не помню, взял он её или нет. Но крест-то снял. Может, потому и не уберёгся. Тем более что Ведьма такой шабаш в Божьем храме учинила – спасу нет. Упырей да вурдалаков созвала. Один страшнее другого. Да ещё и Вия они привели. По её же приказу. Ужас! Философ, конечно, сопротивлялся. Не сразу дал себя загрызть. Но силы были слишком неравны.
Расправившись с Хомой, бесы отступают от его растерзанного тела и как бы растворяются во мраке. Ведьма с криком «Мой!» бросается на тело возлюбленного, укрывая его и себя красным платком, символизирующим, видимо, кровь убиенных и геенну огненную. Тут же на заднем плане высвечивается Хвеська. Со свечкой, кажется, в руке. И говорит что-то, адресуя свой посыл к Хоме с надеждой на скорую встречу. Затем и она уходит во мрак (это последние секунды спектакля) – и мне тревожно становится: уж не самоубиваться ли девушка пошла? Надеюсь, что нет.
Вспыхивает свет – и ещё не вышедшие из образов, но эмоционально уже порядком опустошённые актёры выходят на авансцену и замирают. Стоят как вкопанные. Зал взрывается овацией. И встаёт. Аплодисменты звучат бурно и продолжительно. Это триумф.
И. АНТОНОВ